Разлука [=Зеркало для героя] - Рыбас Святослав Юрьевич
Слепой появился вдалеке. Кажется, хмельной, с орденом и планками в руках, кричал: «Разбирай, ребята! Кому дать, кому дешево продать! Не надо нам наград, Гитлер капут! Подешевело!»
К нему подошли серьезно, говорили строго, кто-то одернул.
Роза бросила лопату и бежала к брату со всех ног. Его устыдили, он сел на землю, смеялся злобно и отчаянно.
Отец Сергея смеялся. Жена стояла рядом, испуганно глядя то на него, то на Тюкина. Тюкин нервничал, багровел и не находил слов, чтобы ответить.
— А еще, Алексей Николаевич, ты — потенциальный убийца, — сказал отец.
— Кирилл! — ахнула жена.
— Твой инженер у меня с языка сорвал, а я повторяю: спекулировать на энтузиазме, выработанном в военные годы, во-первых; и подменять лозунгами настоящие, пусть и сложнейшие задачи нашего времени, во-вторых, — есть способы уничтожения всего разумного и сознательного, что заложено в наших людях. И отстаивать свое мнение я буду в любой инстанции. И меня поймут.
— Ну попробуй, Кирилл Иванович.
— Завтра и попробую.
— Попробуй.
— И пробовать не буду. Закрою «Пьяную» — и все.
— Попробуй.
— Только ты меня не пугай! — вдруг разъярился отец.
— Кирилл! — опять ахнула мать.
— Ласкать надо мужа чаще, Лида, — криво усмехнулся Тюкин. — Я за страну четыре года воевал и руки потерял, и обвинять меня в… уничтожении не позволю. Страна требует от нас героического труда… — Он говорил и говорил, хотя Пшеничный с женой уходили от него. Говорил, нервничая все больше, завелся…
— …Останавливать работу и на полчаса — есть вредительство!
Кирилл Иванович не оглядывался, не отвечал. Немчинов стоял неподалеку спиной к ним. Выслушал разговор, пошел к мотоциклу.
— Вам плохо, товарищ? — услышал Сергей, проснулся. Перед ним стоял его отец. Молодой, моложе его самого, сильный, категоричный. Сергей вскочил, отряхиваясь, как в детстве, провинившийся:
— Нет, я здоров.
Лицо у отца стало жестким, на скулах ходили желваки:
— А почему отдыхаешь? И давно? Не совестно перед людьми? Они после трудового дня работают! — И, не дав сказать, заключил: — Уйдите отсюда. Идите, я вам говорю! — И, круто развернувшись, ушел прочь, туда, где работали люди, где ждала мать.
— Ой-ой… — тихонько передразнил Сергей, несильно, не зло, покраснел почему-то, не ушел, как было сказано, только смотрел, уже с обидой, на отца с матерью. Он стоял и видел веред собой…
…картину из тех, что не заключают в себе сложного сюжета или потрясают значительностью, а запечатлеваются раз и навсегда в памяти своей истинностью: люди, земля, труд. Жизнь.
Приезжий фотограф с бантом на шее стоял возле Люткина и ждал, когда же наконец тот отсмеется. А смеялся Люткин потому, что его причесали и надели на него галстук, и остановиться не мог, прикрывал рот рукой, настраивался — и опять закатывался смехом, дергал сам себя за галстук и показывал на все стороны, как это смешно…
— Успеем до темна! — Мужики, закончившие работу, будто спохватившись, бежали за мячом к ровной площадке, на ходу скидывая ботинки и сапоги, разминаясь по земле босыми ногами с твердой и толстой, не хуже сапог, подошвой. С маху, вкладывая всю свою силу, били по мячу, без толку, но с остервенением и восторгом.
Федя взял на руки, словно ребенка, едва слышный на природе патефон и ходил среди танцующих пар по кругу, чтобы слышали все.
— А, черт с тобой, спорнем! — Бухарев выплюнул сигарету, хлопнул Люткина по ладони, сел в «Победу». — До того куста!
Болельщики побежали по сторонам. «Победа» разогналась и въехала на террикон до нужного куста…
…и с грохотом, скрежетом покатилась обратно.
Красиво, как памятник, сидел на лошади Рябенко, въезжая на воскресник. Сокрушенно покачал головой, увидев искалеченную «Победу».
Федя знал страсть Рябенко. Сменил пластинку, побежал к нему. Танцоры с восторгом собрались вокруг, чуть-чуть, для красоты, поуговаривали. Началась «Барыня», и Рябенко пошел. Красиво, умело, страстно.
И не видел, что мужики сорвались вдруг с травы, где отдыхали. Один сбегал и принес откуда-то ведро.
Плеснул туда воды и быстро, чтобы не видел танцующий Рябенко, плеснули туда хорошенько из бутылки. Лошадь аж задрожала от нетерпения, почуяв запах спиртного. Ведро поднесли ей, она вылакала в секунду налитое, мужики подумали, плеснули еще, она напилась и опьянела в момент.
Заржала, вскинулась и пошла, ее заносило то в одну сторону, то в другую. Мужики покатились от хохота.
Рябенко, отплясавшись, обернулся, увидел скандал, разозлился:
— Та шо ж вы мне лошадь споганили совсем! То ж государственное имущество!
— А праздник! — хохотали мужики. — И скотине хочется!
— Сидай! — Это кричал Бухарев, мокрый от волнения, распахивая дверцы покалеченной, но живой «Победы».
Бригада полезла в машину, забила ее до отказа, Бухарев полез за баранку:
— А Федька где? Залез?
Люткин втащил Федю в машину, и «Победа» покатилась вокруг субботника, поднимая за собой невиданное количество пыли. Маленький Немчинов в красной разорванной майке в машину не попал, плакал теперь и чихнул раз от пыли, поднятой «Победой». Лошадь неслась по полю, нелепо вскидывая зад.
— Товарищ Бухарев, я вам запрещаю в нетрезвом виде… — Рябенко махнул рукой и побежал за лошадью.
Второй звонок
Во дворе шахтоуправления было пусто. Мотоцикл Немчинова стоял у открытого окна кабинета Тюкина.
Немчинов стоял в темном кабинете, говорил в трубку:
— Два двенадцать… Жду… Я предупреждал вас сегодня насчет ограбления, хочу добавить. Доподлинно известно, что организатором ограбления является начальник шахты Тюкин. Вот так. — И положил трубку, постоял.
Корреспондент
— Я рижанин, поэтому у меня такой акцент. — Сергей и Роза шли среди высаженных сегодня шахтерами саженцев. Вокруг было пусто. Роза слушала удивляясь, что с ней говорит ой серьезный и, видимо, уважаемый человек.
— В войну командовал разведротой на Первом Белорусском, сейчас вернулся к мирной профессии корреспондента. Как вас зовут, простите?
— Роза, — сказала Роза.
— В древности имя Роза означало тайну, тишину и покой. Значит, вы сама тайна, тишина и покой. — Наклонился и нежно поцеловал ей руку.
— Что вы! — Роза отняла руку. — Мы с вами и в кино не ходили. Нас люди вместе не видели.
— У вас сегодня хороший фильм, — оживился Сергей, — может быть, составите компанию?
— Помните, Джемс! — сказали с экрана. — Дружба народов России и Америки — это самый важный вопрос, который стоит сейчас перед человечеством!
Сергей рассмеялся во все горло, удивив Розу и зал.
Песня
— А ты не шахтер! — Слепой щупал руку Сергея, улыбался. — Издалека пришел?
— Что ты к человеку пристал? — сказала Роза. — Товарищ корреспондент первый раз в городе…
— Одно могу сказать твердо, Александр, — сказал Пшеничный слепому, — с такими тружениками, как вы, мы обязательно выдадим норму на гора! — Осекся…
…потому что из комнаты вышел и изумленно смотрел на него Немчинов. Подал руку:
— Немчинов. Андрей Иванович.
— Яак Йола, — ответил Сергей. Заканчивался трудовой воскресный день.
Поселок сиял огоньками и звуками человеческой жизни.
Они сидели за столом вчетвером. Слепой был взволнован, ерничал, как в прошлый раз. Роза подливала горилки, переживая за нищету перед «корреспондентом».
— Голову мне ломит, Роза! — сказал слепой.
Роза отмахнулась: она тоже была хмельная.
— Ну иди и спи. Такие гости враз: и товарищ инженер, и Яак… Попой лучше. — Сняла с комода баян, подала слепому, спела: — Вьется в тесной печурке огонь…